Неточные совпадения
Варвара. Вздор все. Очень нужно слушать, что она городит. Она всем так пророчит. Всю жизнь смолоду-то грешила. Спроси-ка, что об ней порасскажут! Вот умирать-то и боится. Чего сама-то боится, тем и других пугает. Даже все мальчишки в городе
от нее прячутся, грозит на них палкой да кричит (передразнивая): «Все
гореть в огне будете!»
— Брат! — заговорила она через минуту нежно, кладя ему руку на плечо, — если когда-нибудь вы
горели, как на угольях,
умирали сто раз в одну минуту
от страха,
от нетерпения… когда счастье просится в руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас оставалась одна последняя надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет с ней…
— Одно решите мне, одно! — сказал он мне (точно
от меня теперь все и зависело), — жена, дети! Жена
умрет, может быть, с
горя, а дети хоть и не лишатся дворянства и имения, — но дети варнака, и навек. А память-то, память какую в сердцах их по себе оставлю!
— Ах нет, есть люди глубоко чувствующие, но как-то придавленные. Шутовство у них вроде злобной иронии на тех, которым в глаза они не смеют сказать правды
от долговременной унизительной робости пред ними. Поверьте, Красоткин, что такое шутовство чрезвычайно иногда трагично. У него все теперь, все на земле совокупилось в Илюше, и
умри Илюша, он или с ума сойдет с
горя, или лишит себя жизни. Я почти убежден в этом, когда теперь на него смотрю!
Его жена
умерла; она, привычная к провинциальной жизни, удерживала его
от переселения в Петербург; теперь он переехал в Петербург, пошел в
гору еще быстрее и лет еще через десять его считали в трех — четырех миллионах.
По-видимому, она и сама это подозревала.
От нее не умели скрыть, каким недугом
умер ее отец, и она знала, что это недуг наследственный. Тем не менее жажда жизни
горела так сильно, что она даже в самые тяжелые минуты не переставала верить и надеяться.
— Святыми бывают после смерти, когда чудеса явятся, а живых подвижников видывала… Удостоилась видеть схимника Паисия, который спасался на
горе Нудихе. Я тогда в скитах жила… Ну, в лесу его и встретила: прошел
от меня этак будет как через улицу. Борода уж не седая, а совсем желтая, глаза опущены, — идет и молитву творит. Потом уж он в затвор сел и не показывался никому до самой смерти… Как я его увидела, так со страху чуть не
умерла.
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибоедов в «
Горе от ума» сказал: «Что за тузы в Москве живут и
умирают»), видя на бале у московского военного генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью (он знал, хоть по фамилии, всю московскую публику), спрашивает Зубкова: кто этот молодой человек? Зубков называет меня и говорит, что я — Надворный Судья.
Я
сгораю, я
умираю от желания!
— Надеюсь, это не дурно: лучше, чем выскочить из колеи, бухнуть в ров, как ты теперь, и не уметь встать на ноги. Пар! пар! да пар-то, вот видишь, делает человеку честь. В этой выдумке присутствует начало, которое нас с тобой делает людьми, а
умереть с
горя может и животное. Были примеры, что собаки
умирали на могиле господ своих или задыхались
от радости после долгой разлуки. Что ж это за заслуга? А ты думал: ты особое существо, высшего разряда, необыкновенный человек…
Он давно уже был болен, и давно бы пора ему было идти лечиться; но он с каким-то упорным и совершенно ненужным терпеньем преодолевал себя, крепился и только на праздниках ушел в госпиталь, чтоб
умереть в три недели
от ужасной чахотки; точно
сгорел человек.
— Да; вот заметьте себе, много, много в этом скудости, а мне
от этого пахнэло русским духом. Я вспомнил эту старуху, и стало таково и бодро и приятно, и это бережи моей отрадная награда. Живите, государи мои, люди русские в ладу со своею старою сказкой. Чудная вещь старая сказка!
Горе тому, у кого ее не будет под старость! Для вас вот эти прутики старушек ударяют монотонно; но для меня с них каплет сладких сказаний источник!.. О, как бы я желал
умереть в мире с моею старою сказкой.
Шмага. Пришли с таким приятным известием и молчите до сих пор! Ну, хорошо, что я не
умер от нетерпения, а то могло бы возникнуть уголовное дело. (Подходит к Незнамову.) Гриша! Брось философию-то, пойдем! Что нам природа: леса,
горы, луна? Ведь мы не дикие, мы люди цивилизованные.
— Не беспокойтесь обо мне, Илья Макарыч, ничего со мною не сделается, — отвечала она волновавшемуся художнику. —
От горя люди, к несчастью, не
умирают.
До этой минуты ей казалось, и это было чуть ли не самое мучительное, что она
умрет от стыда и
горя, если ее страшные подозрения подтвердятся и кто-нибудь громко скажет: твой сын Саша — разбойник.
До сих пор Жегулеву как-то совсем не приходило в голову, что мать могла
умереть от потрясения и
горя, и даже без всякого потрясения, просто
от какой-нибудь болезни, несчастного случая.
Инеса
В тот самый год
от горя умерла.
— Конь в езде, друг в нужде, — говорила Александра Васильевна. — Я так испытала на себе смысл этой пословицы… Сначала мне хотелось
умереть, так было темно кругом, а потом ничего, привыкла. И знаете, кто мой лучший друг? Отец Андроник… Да, это такой удивительный старик, добрейшая душа. Он просто на ноги меня поднял, и если бы не он, я, кажется, с ума сошла бы
от горя. А тут думаю: прошлого не воротишь, смерть не приходит, буду трудиться в память мужа, чтобы хоть частичку выполнить из его планов.
Комедия «
Горе от ума» держится каким-то особняком в литературе и отличается моложавостью, свежестью и более крепкой живучестью
от других произведений слова. Она как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору,
умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями новых людей. И никому в голову не приходит, что настанет когда-нибудь и его черед.
Настя. А много девушек
умирают…
от бедности,
от горя?
Первые годы Островский приписывал свои неудачи случайности и, глядя на необыкновенно буйные урожаи, все ждал, что один год сразу поставит его на ноги. И он убивался над работой, голодал, заставил голодать жену и ребенка, все расширяя свои запашки… В этом году лето опять дало одну солому, а осенью измученная
горем жена
умерла от цинги.
У одного человека были осел и лошадь. Шли они по дороге; осел сказал лошади: «Мне тяжело, не дотащу я всего, возьми с меня хоть немного». Лошадь не послушалась. Осел упал
от натуги и
умер. Хозяин как наложил все с осла на лошадь, да еще и шкуру ослиную, лошадь и взвыла: «Ох,
горе мне, бедной, горюшко мне, несчастной! Не хотела я немножко ему подсобить, теперь вот все тащу да еще и шкуру».
Но Наденька боится. Все пространство
от ее маленьких калош до конца ледяной
горы кажется ей страшной, неизмеримо глубокой пропастью. У нее замирает дух и прерывается дыхание, когда она глядит вниз, когда я только предлагаю сесть в санки, но что же будет, если она рискнет полететь в пропасть! Она
умрет, сойдет с ума.
Мне представлялось, что так у меня на глазах
умерла моя жена, — и в это время искать какие-то три рубля, чтоб заплатить врачу! Да будь все врачи ангелами, одно это оплачивание их помощи в то время, когда кажется, что весь мир должен замереть
от горя, — одно это способно внушить к ним брезгливое и враждебное чувство. Такое именно чувство, глядя на себя со стороны, я и испытывал к себе.
— Не хочу в пансион! Не хочу! Не хочу! Не хочу! Гадкий пансион! Гадкий! Гадкий! Гадкий! Я
умру там, непременно
умру от тоски и
горя. Мамаша, милая мамаша, не отдавайте в пансион Тасю! Гадкий, мерзкий пансион! Я его ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!
«Бедный Андрюша! — подумала Тася, — и он сирота, как и Карлуша. У той папа
умер, и она успокоиться не может по нему до сих пор; y этого мама, и он о ней со слезами вспоминает. A y неё, Таси, есть добрая, милая, ласковая мама, и она, Тася, так много горького причинила ей! Сколько
горя и печали! Должно быть много, очень много, если добрая мама решила отдать ее так далеко
от себя».
Юлико
умирал быстро и бесшумно, как
умирают цветы и чахоточные дети. Мы все время проводили вместе. Бабушка, довольная нашей дружбой, оставляла нас подолгу вдвоем, и мы наперерыв делились нашими впечатлениями, беседуя, как самые близкие друзья. Белая девушка, иными словами — баронесса Елизавета Владимировна Коринг — часто посещала наш дом. Завидя издали ее изящный шарабанчик, так резко отличающийся
от грубых экипажей
Гори, я опрометью бросалась к Юлико и тоскливо жаловалась...
Я обожала ее улыбки, как обожала ее песни… Одну на них я отлично помню. В ней говорилось о черной розе, выросшей на краю пропасти в одном из ущелий Дагестана… Порывом ветра пышную дикую розу снесло в зеленую долину… И роза загрустила и зачахла вдали
от своей милой родины… Слабея и
умирая, она тихо молила горный ветерок отнести ее привет в
горы…
— Да
от чего, собственно,
умирает ваша героиня?
От какой болезни? Неужто только с
горя?
По всему городу стояли плач и стоны. Здесь и там вспыхивали короткие, быстрые драмы. У одного призванного заводского рабочего была жена с пороком сердца и пятеро ребят; когда пришла повестка о призыве, с женою
от волнения и
горя сделался паралич сердца, и она тут же
умерла; муж поглядел на труп, на ребят, пошел в сарай и повесился. Другой призванный, вдовец с тремя детьми, плакал и кричал в присутствии...
— Да, я узнала об этом гораздо позднее. Дело было в том, что мы должны были жить только на доходы с имения. Отец стал бывать дома еще реже, а когда приезжал, был мрачен и рассеян и скоро уезжал опять. Мать моя с каждым днем становилась бледнее и плоше. Она старалась скрыть
от меня свое
горе. Но наконец ей стало не под силу. Она делалась все слабее и слабее. У нее открылась чахотка, и когда мне исполнилось девятнадцать лет, она
умерла, а,
умирая, все звала меня, называя всевозможными ласковыми именами.
Обозленный Ермолай Ильин подал жалобу — один,
от своего лица, с перечислениями всего того, что творила Салтычиха, но и его жалоба, как и жалобы прежних дворовых, была признана «изветом». Ильин, по наказании кнутом, был возвращен помещице и вскоре
умер. Племянник гайдука Хрисанфа, любивший, задушенную барыней Марью, запил с
горя и сгрубил Дарье Николаевне. Он был за это утоплен в сажалке для рыбы.
Воспитатель ее
сгорел, жена
умерла от испуга…
— Не бойся, — отвечала она с первого раза, выслушав опасения девушки. — Не бойся,
от горя ни с ума не сходят, ни
умирают. Ах-ма-хма! С кем, дружок, с какой женщиной этих чудес не бывало!.. Пройдет, поверь, на несчастие все пройдет, Мила! Пройдет так или пройдет иначе, а все-таки пройдет.